Часть 1 – Часть 2 – Часть 3 - Часть 4
На пороге в ореоле сияния предстал грозный и величественный Отец Илларион, с горящими глазами, с патриархальной (исторической) бородой, мягкими кудрями спадающей на праздничную рясу, со крестом ослепительно сияющим на толстой цепи, без сомнений литого золота! Блеск! Вид поразителен, преображение хмельного распутного попа Жорика в поверенного Творца, Господа и Спасителя феноменально! Фантастика или мираж? Мы встряхиваемся, как мокрые куры, и сразу нам становится ясно, что Бог есть - какие уж тут сомнения! Аксиома! За почти расстригой вдруг высветилась вся двухтысячилетняя мощь христианства. А это не шутка, даже если всё это время миллионы попов валяли дурака, нам не справиться с таким вселенским умопомрачением.
Отец Илларион царским жестом, полным величия, но и снизошедшего мудрого человеколюбия, простирает на нас громадную руку, и тень её покрывает нас. И мы уже христиане, православные и уже готовы каяться и подносить дары. Лишь завтра, сквозь головную боль мы перестанем быть новообращёнными и тень от руки отца Иллариона сравним с тенью мрачного средневековья, а эффект мгновенной веры спишем на театральность - на постановку, а всё её волшебство в яркой лампе дневного света за спиной блистательного актёра - христианнейшего и хитрющего попа. Пропаганда! Всякий мессия прибегает к эффекту рекламы; игре света и тени, необычайности помпезных одежд, слова, голос и т.п. Особенно поза надменного угнетателя над маленьким жёстко угнетённым существом - нависшая, поедающая, потрясающе воздействует когда угнетатель, вдруг, без всякой логики, без потребности, неправдоподобно демонстрирует человеколюбие и братство.
Хитрожопый поп в один миг превратил нас своим величием в маленьких, жалких, почти раздавленных бытием букашек и сам явил собой либо спасение нам, либо кару. Нет, не в его лице, в идее Бога.
Обманул, подлец!
Психология, выработанная веками действует наверняка! И многим даже нравится быть бессильным жертвенным ягнёнком. Большие дела в этом бизнесе проворачиваются, большие интересы больших людей присутствуют (так и вздрагивает рука, когда пишешь о таких больших людях, так и тянет больших писать с Большой буквы! Так, на всякий случай...).
Меж тем Жорик уселся за стол и успел уже залить томатной подливкой свою рясу, Глаша попыталась было его вразумить, но он её вмиг урезонил:
- Э, п..й на х.., б-ь е-у..я! - и всё это басом, на распев, величественно.
- Ну и у-сь, п-р божий! - так культурненько отрезала Глаша и, задрав юбку, к нашему удовольствию, сделала неприличный жест рукой - Нажрался!..
- Исчадие... - только и молвил на это батюшка.
Терпко пахнет сирень, я поглаживаю свои чёрные джинсы и украдкой поглядываю на крепкий Глашин зад. Да, хорошо бы её...
Холодно и мы перебрались в дом. За окошком невероятных размеров жёлто-золотая луна, где-то лают собаки, кричат вороны, а через улицу хохочут парни с девчатами. А мы-то надрались! Водка уже льётся просто так, не причиняя нам требуемого вреда. Отец Илларион разошёлся и вопит громовым басом о католиках, о бесах и ещё яростней звучит его речь о манне небесной. И не икнёт, не пискнет, не сорвётся в фальцет! Умеют же люди! "Свят, Свят, Свят!".
02.00. Наконец мы вырываемся и уже не помышляя о сожжении стихов, кое-как добираемся домой к Нортумберленду. Нам - спать. Наши дряблые и трескучие речи против Духа и Веры, мы - поэты и неформалы, против Жреца... Как всё это утомляет! И видно лжецов, видно дешёвку и гниду, но - расслабление, невесомость, бескровие...
И тут я понял, чем брал Гитлер.
11
- А ты чего помалкивал, воинственный оратор? - зло спросил меня Нортумберленд на следующий день, когда он провожал меня и мы зашли опохмелиться в распивочную - Жора, гнида! С шалавами спит.
- А что говорить, зачем? - через силу ответил я и, глядя сквозь поэта-аннигилиста, думал: "Вот ещё один... Была б проблема! Да на кой.. мне этот поп дался, на кой я этому попу? Вот дурак!".
- Бастион. Он, Костя, крепость. Не сдвинешь, только взрывать.
- Да-а... Пьёт он умело и болтает ловко. Даже шлюха и та – вот, мол, и здесь у меня порядок, стопудовый, во славу божью! Убедительно. Ко всей её... матери взрывать!
Константина, видимо, вчера батюшка сильно зацепил, ну я и молчу, и Костя помалкивает.
- Братушки, двадцаткой не спонсируете? - хрипит рядом с нами мерзко-смердящее существо - Христа ради, а? С утра помираю...
Я еду в пустом, за ночь промёрзшем автобусе, мне добираться почти час. Водитель курит и меня почти выворачивает от дымка.
На чёрных джинсах какие-то масляные пятна, в карманах пусто и утро хмурое - поганое утро. Отчего-то вспомнил крепкие стройные бёдра Глаши, мелькавшие весь вчерашний день перед глазами, её несколько тяжёлый зад и тяжёлый взгляд. Да, она б/у, подпорчена... Сегодня мне гораздо меньше хочется прижаться к ней, чем вчера. И её классические, но уже болтыхающиеся от частого тисканья сиськи мне почти противны. Всё это так, да, за исключением одного - и это, употребляемое, не моё, а его - поповское. И эта мысль не даёт мне покоя; вот этот ловкий поп славно устроился в жизни! И смятения души ему неведомы, и сыт, румян, и плоть удовлетворена. Он вкушает блаженства и здесь и там; здесь ему всё и Там - душу пристроил в уютное местечко. И не Бог здесь суть, а сам человек. Умеет ли он пользоваться тем, что дано. А дано ведь многое, но в честные руки даётся лишь честный труд и копейка вознаграждения. За то и серебро не даётся - его загребают...
Мы с Костей, многие иные, мечемся, наши мысли шальные лихорадочно скачут, сомнения гложут, неудовлетворённые желания, желания неудовлетворимые - безнадёжные желания! Всё это вокруг - голодное, требующее, горящее. Что это - бесы? От лукавого искушения? Оно и хорошо бы, если б бесы, если от лукавого, тогда где наши сытые желудки, где все эти дьявольские штучки, с помощью которых Сатана души растлевает - пачки денежных знаков, халявный алкоголь, распутные девочки, где всё это? Где всё то многое запретное праведникам и ниспосланное Бесом?
Нет, здесь что-то другое, что-то с самого Начала не так было, не так как пишут. Нам не говорят всей правды. А то, что говорят, говорят пройдохи. А то, что говорим мы, слишком неубедительно, потому что мы стремительны, а всем кажется - торопятся! Потому что обнажёно выражаем свои мысли вслух, а все видят - Голую! Да, да голую - правду голую, неприглядную и неумытую, скажем прямо - голая правда всегда страшилище. Такова уж...
Надо мыть и причёсывать - поверят!
Надо приврать и припудрить - поверят!
Надо лгать и кричать: «Истинно говорю вам!» - поверят!
Тогда лишь и поверят...
Важный вид и ты птица высокого полёта! Только одна ложь (которой много), умеет наряжаться в такие сверкающие одежды, что сходит за Истину.
12
Нам не говорят всей правды, от нас что-то скрывают, но и мы не праведники! Ведь мы сами знаем, что: Золото - это большая ценность, хотя оно всего лишь химический элемент - кусок металла. В одном ряду периодической системы, рядом с цинками, хлорами, углеродами - бросовыми матерьяльчиками! Из всех этих элементов можно состряпать что угодно, хоть жареного гуся с яблоками, хоть самое натуральное дерьмо - с запахом, цветом и вкусом. Хочешь - собачье, хочешь - человеческое, а хочешь - общечеловеческое!
Но поэзии из химии не слепишь.
Холодно, хоть солнце и скоро лето. Достал из шифоньера старый китайский свитер. Тёплый, мохнатый, ярко зелёный с красной полосой. Сколько лет, а цвет будто вчера куплен! "Дружба"... Качество... СССР и КНР. Сталин и Мао...
Мы утратили или отреклись
От умения жить напряжённо –
А ведь если жизнь не трагедия,
Она - ничто.
И в свитере отчего-то холодно. Даже х.. замёрз, не то что чернила! И писать невмоготу - бывшим в употреблении девкам не нужны стихотворные излияния чувств, им надо точное и определённое; хорошее пойло, вкусная жратва, мягкое кресло авто под целлюлитною жопой и достаточно эррегированнай член в полости (в одной из полостей). Ничего предосудительного, кто хочет другого? Всем желательно. Но девки б/у живут ради этого - они согласны с тем, что их употребляют, согласны ради того, чтобы употребить и самим, хоть кроху со стола. Они вообще со всем согласны. Со всеми и на всё.
Глядишь этим бэушным девочкам в ясные глаза, даже самым хорошим, видишь затылок - голый, как пустырь. Пустота! Душа на х.. пр..а. Тело, оно вот-вот сморщится и - пи..ц!
Не вытерпеть, задыхаешься!
А по природе я русский человек и потому терплю долго-долго, даже если невтерпёж. Потом напиваюсь до свинства и снова терплю. После, может быть, десятого подобного цикла режу вены и - ни хрена не подыхаю. Потом всё сначала - терпенье и пьянка, как у маньяка. И вот он предел - пи..ц! Дошло, всё понял, поверил и всё изменил - и любовь и друзей, и... Мало ли что ещё?
Но не Родину, и не то Самое - Главное. И всё по-прежнему, всё.
Красные губы не так красны,
Как обагренные кровью камни, исцелованные
Английским мертвецом.
13
Пусти, как говорят, народ в огород... И народ вам порасскажет, наврёт после с три короба, наплетёт узоров! Я нет - я пишу не сгущая и не разбавляя, пытаюсь писать одну правду. Конечно, раз на раз не приходится, порою и сп..ш.
Я обладаю неплохим слухом, но никогда не верил таким басням, как например тому, что человек может слышать как сталкиваются атомы воздуха друг с другом. Между тем это научно подтверждённый факт.
Итак, я вышел из тяжкого недельного запоя. Пил, как уже привык, сам на сам - ужас одиночества. Но нечего, теперь лёжа на диване и глядя в потолок, безразлично слушаю, как мерно бьётся атом об атом, это действительно так. Факт. И было бы в этом что-то устрашающее, при других обстоятельствах.
Если начать прислушиваться феномен исчезает мгновенно. Надо быть безразличным и равнодушным. А когда прислушиваешься специально, то усиливается ток крови и своим шумом заглушает тонкие звуки микромира.
Действительно же страшное, для меня, во всяком случае, слушать всю ночь непрерывный мерный стук собственного сердца. Когда устанет этот механизм, замедлит свою работу и остановится?
К вечеру, одна - Нина - позвала на девичник. Такая негромкая девочка, тоненькая, грустная, неуловимо фатальная. Я долго мечтал о ней, до тех пор, пока чувства не улеглись сами собой и наши взаимоотношения приняли ровную форму.
Девичник был самый настоящий, этакий старомодный, где одни девчонки и духом женским терпко пахнет. Но с современными, как оказалось, бесстыжими штучками.
Сам по себе девичник, даже если жратвы и выпивки навалом, скучнейшая штука, хоть вой. Потому приглашают одного, не более, мужчину. Сегодня "изюминкой" был я. Завидно, да? Не спешите.
На столе водка в графине, коньяк (сладкий до тошноты, греческий), какое-то грузинское вино - его я опознал по характерным иероглифическим надписям.
Я не пью - я ем. Я поедаю жареных кур приготовленных по четырём рецептам. Пожираю фаршированные рисом бараньи лопатки, свиные отбивные, сазана в сметане и котлеты "по-пожарски". Не глядя глотаю несчитанную мелочь - салаты, винегреты, маринады. Аппетит зверский. Запиваю колой и компотом. Потею и утираюсь широким салфеткоподобным полотенцем.
И на меня смотрят шесть девочек - от 20 до 29 лет - красивы и возбужденные.
Нина - моя знакомая, две Тани и одна Вика - замужние, Юля - мать одиночка (сыну 5лет, самой 20...), и Лера - убеждённая феминистка, и сука, наверное.
Каждая готовила свое, и каждая втайне считает себя лучшей хозяйкой. Им льстит мой аппетит, они подсовывают новые и новые блюда – каждая своё. Я им не жалею похвал и ем без разбору, даже если Лера, например, наготовила целый таз растительного силоса который противно хрустит, пахнет болотом и однозначно не переваривается в желудке. А все оттого, что я абсолютно не умею вести себя в таком обществе. Ну, знаете же, не этикет, а нечто такое... И мне с забитым ртом не обязательно кокетничать и трепаться подобно дамским угодникам.
Они неполноценны, как всякие самки пред самцом.
Первый удар я выдержал, мой желудок - ещё не знаю.
Девочки приняли всего по чуть-чуть (на пробу) и я уже думал, что второй удар перенесу так же просто, как и первый, ошибся...
Пришлось имитировать умения, которых нет - умение вращаться в "изысканном" возбуждающемся обществе. Под градусом, с грехом пополам... И кстати, о грехах, грешных мыслях - это оказался третий удар, который я не выдержал, с честью.
Были танцы и девочки раскраснелись, губки припухли, глазки заструились искорками и когда я учуял их вспотевшие ароматные женские запахи, то решил про себя: "Пусть! Пусть хоть всей толпой они вые..т меня, пусть хоть насмерть зае..т! Красивая смерть для поэта!".
А Нина смеялась краем глаз, Лера - сука феминистка, чего-то нападала, придиралась и хватала за руку, одна Юля - видно намучавшаяся без мужика, устало и преданно глядела мне в глаза.
Как сказал, были танцы, был и стриптиз... Обе Тани умело, и видимо привычно целовались на кухне, хозяйка квартиры Вика пустилась в самые бесстыжие откровения из своей сексуальной жизни, в доказательство "подвигов" на фронтах блядства, достала из какого-то пыльного угла некий замшелый фотоальбом, где она ещё молоденькой студенткой, ещё не толстухой, демонстрировала неведомому фотографу свои стеснительные и убогие Ню.
Давно приметил, что большинство баб зажатых и закомплексованных в быту, становятся прямо таки развратными извращенками, стоит им только тяпнуть как следует, намешать вина с водкой иль пивом. И вообще, женщины трезвые ведут себя весьма корректно с нами, с мужиками, да и со своим братом бабой, словно коллеги по работе и ничего лишнего, ничего фривольного, и сама тема секса всегда вызывает в них кислую мину, протест и даже возмещение - мол, при мне о таком, да не сметь, да пошляки, да прочее и прочее! А пьяная баба... тут-то она и приоткрывает своё истинное лицо - у пьяной бабы одна тема - е..я!
Ложь и лицемерие! Но и я ведь не случайно заметил, что пьяная баба лишь приоткрывает своё лицо, а открой она его полностью! Кто его знает, что там? Загадка...
Уже пошли в ход презервативы - Нинка и Лерка глупо хохоча, достали их из сумочек (!) и начали выдувать из них воздушные шарики. На хохот явились Тани, недоумённо пожав плечами, мол, какие вы ещё дети, они удалились снова на кухню, к своим "взрослым делам". Хозяйка давно уже рассказывала унылую повесть из своего четырнадцатилетия, о том, как неудачно пыталась дефлорировать себя огурцом. А Юля хоть и облизывала губы была самой простецкой покорностью судьбе; ну, будет - хорошо, ну нет - так плохо... По комнате даже струился похотливый дамский запашок!
И ничего не случилось! Ничто не кончилось ни трагически, ни счастливым исходом. Редко в моих штанах происходили такие жестокие разочарования жизнью. Да... И я начал умышленно мешать водку с грузинским портвейном (плевал я при таких обломах на сухой закон!)
Проснулся с привычной головной болью и зловещими провалами в памяти. Какое-то смутное ощущение, что я чего-то вчера натворил, беспокоило меня всё больше и больше. Рядом что-то было и я, готовясь к худшему, с трудом разодрал глаза. Однако... я был одет, значит границ, к сожалению, не перешёл.
Уткнувшись удивительно хорошим во сне личиком мне в грудь сопела Нина, Лера-феминистка мирно похрапывала где-то у меня под мышкой, небрежно кинув свои ноги на мои и бесстыдно раздвинув ляжки, молча и стиснув зубы, спала не-то Вика, не-то Юля. Левая моя рука была придавлена круглым задом одной из Тань.
Я попробовал ущипнуть зад - бесполезно. Крепкий, как хорошо накачанный футбольный мяч, он не среагировал.
Все мы валялись на полу, на коричнево-зелёном паласе, от которого попахивало мышами и чем-то неприятным, кажется похожим на мочу от вчерашнего пива. Горячие тела спящих девчонок обложили меня со всех сторон, и я был полностью одет. Хотелось стошнить.
Куда это годится?
14
Никуда это не годится! Или, как говаривал один мой знакомый художник-баталист Саня Вагранян: "Ни в какую письку не лезет". Может быть, у него и так, он по папе армянин, у меня же другое. И мнится мне ночами лунными, тьфу-тьфу, а уж не заколдованы ли они, эти вечно ускользающие, недоступные письки? А может, они миф?
Вот и Валера, мой старинный школьный друг, тоже уверен, что бабы голые бывают лишь в порножурналах и в них же они милы и ласковы. Лишь в них женщина даёт, говаривал он, даёт и не ломается. А Валера-то знает, кое-что повидал! Полетал он на самолётах "Аэрофлота" немало, не-то главным пилотом, не-то младшим, стюардессочек, следовательно, насмотрелся. Да, в общем-то, лет десять и женат...
А Саня Вагранян уехал в Питер и там попал под троллейбус, вернулся и горько мне сетовал:
- Вот, Мишель, злая штука эта судьба; и теперь как тогда, входит плохо, выходит легко...
После травмы у него что-то там разладилось по части потенции, но девки липли к нему по-прежнему. Я, думаю, что хорошо представляю его несчастье, но своё невезенье чувствую острее.
У одного моего двоюродного брата было хуже - простатит, так ему врач в жопу пальцем лазил и приговаривал: "Смотри, парень, в этом деле самое страшное, чтоб сей процесс тебе не понравился".
Теперь мы с Саней частенько сидим вдвоём, в его роскошной и огромной квартире на улице Ленина, пьём пиво или же коньяк, посмеиваемся над собой и плюём с седьмого этажа на вас всех.
15
Вчера вечером шёл по улице Юных Коммунаров, хмурый, злой и небритый. А вечер был прекрасный, замечательный тёплый весенний вечер, с лёгким ветерком, несущим неповторимые запахи распускающейся листвы и романтичные ароматы шашлычных дымков.
Девушки на меня смотрели, но как-то неприветливо. Коммунаров ни юных, ни пожилых я не встретил. Попадались одни тинэйджеры. Всё одна какая-то шваль встречалась. И всё портила.
И вдруг навстречу из подъезда хрущёвки выпорхнула Она! Всё в ней было лёгкое, чистое и пьянящее. Я споткнулся и еле удержав равновесие, встал столбом. И прямо на её пути. В сердце эхом отдались слова: "Это судьба!". Сердце ёкнуло.
Она улыбнулась, сверкнула голубыми глазами и - беззаботно тряхнув длинными золотыми волосами, обошла меня. Словно столб!
Я обернулся и загипнотизированный долго смотрел ей вслед. А когда ветерок слегка приподнял край её короткого белоснежного платья, я замычал и сделал шаг за нею...
Но тут: бродяга, бомжара, лет под 50, а может и 25-ти, с проломленной бровью, натуральный хичкоковский монстр, дохнул гниющим мертвецом, сказал хрипло:
- Браток, двадцатки не будет, случайно, а? Горю!
Сказал по-хамски, вызвал отвращение, и всё испортил, мерзавец.
- А то, выпьем?
- Сам пей, - ответил ему и отдал двадцатку мелочью. Мог бы не давать. И не жалко таковых мне. Горите хоть в Бухенвальде! Просто я как Урсус-человеконенавистник сделал зло, а не добро; возьми и пусть продлится твоя несчастная жизнь на этой земле полной мучений. И это - зло. (Так примерно подумал я, но позже).
А девушка, прекрасная и милая, может быть моя судьба, уже впорхнула в ожидающий её "БМВ", и укатила.
Бродяга взял двадцатку, важно поклонился и, распространяя вонь гниющей рыбы, в распивочную. Взаимопонимание...
Вот интересно, стану ли я таким вот лет этак через 10?
Я представил себя заживо гниющим, с проломленной бровью, с проваливающимся сифилитическим носом, бомжарой...
Конечно, иногда занятно представить что-либо подобное, полезно представить, увидеть себя возле помойной ямы (что б не очень-то заноситься), представить и тут же мысленно перенести свою драгоценную особу со дна жизни, от дерьма на самый верх – во дворцы, на яхты и в спальни к блистательным великосветским шлюхам. Приятно.
Но нет, братцы, нет! Убейте меня пока молод я! И лучше ножом в спину, холодным и острым ножом, с узким лезвием и наборной зоновской рукояткой. А ещё лучше самому. Выйти весною в поле цветущее тюльпанами, надышаться вволю, набегаться босиком и застрелиться из маленького увесистого воронёного «Вальтера».
Маленькая дырочка с опалёнными краями напротив сердца, капелька бурой крови на белой рубахе. Всё.
Цветы стелют аромат, голова кружится от запаха цветов, без вина пьяным пьян. Вверху чистое синее-синее небо, пролетают птицы, плывут облака... А посередине, в зелёной траве лежу я. Белая рубаха как пробитое пулей знамя. Знамя поражения. Капитуляции.
И безопасные теперь для меня ядовитые змеи проползают мимо и по мне, по лицу и по груди с дырою навылет. Косятся своими холодными жёлтыми глазками в мои уже похолодевшие широко открытые, удивлённые и внезапно посиневшие глаза. И тихо, словно шелест весеннего ветра в молодой листве тополей: "Покойся без обид, покой тебе, покой, покой...". И, быть может, ещё ненужное: "Прости".
Это мужественно.
Так подумал, а вечером, когда внезапно пошёл тёплый редкий дождик, пахнуло в окно сиренью и озоном, глядя на блестящие в свете фонарей листья тополя, я выпил последний стакан водки и разрыдался.
16
У меня есть брат. Двоюродный брат. Хороший и дельный парень с понятием. Тинэйджер, но не сука. Он - Александр. Александр, но отнюдь не Македонский…
У меня есть сестра, двоюродная. И она - Анна.
И я одинок, при таких достоинствах больно. Они, мои двоюродные, ещё покажут мне говно жизни. Чувствую это, и поделать что-либо бессилен.
Я не люблю блядей и не люблю лжецов. Предателей уничтожаю.
Не по-душе мне бессильные люди, люди неопределённые. Сам таков.
17
Поэт-алкоголик долго рылся во всех шкафах и нашел-таки в холодильнике почти окаменевшую краюху чёрного хлеба. С недовольным видом выложил её предо мной рядом с бутылкой и раскрытой консервой килек в томатном соусе, на грязный и шаткий стол. Быстро, хоть нервно, но точно налил в несвежие стаканы с коричневатыми чайными каёмками. Не чокаясь, без слов скоро выпили. Не могу без хлеба! Занюхал. Кильку экономим - деликатес, её мало.
Смотрю на мутные стаканы, на мутное окно - залапанное и заплёванное, в мутные глаза Андрея Алимова, поэта-алкоголика. Где-то за газовой плитой, по-партизански незримые шуршат тараканы.
Я не привередлив и так даже проще.
Константин Нортумберленд очень уважает этого собрата поэта, хотя они и незнакомы. Костя всегда с каким-то трепетом, почтением и восхищением выслушивает мои рассказы об Андрее и мнится ему этот Андрей в таких же легендарных тонах, как великие и прошедшие титаны, как Бальмонт, Белый, как Есенин с Мариенгофом... Он много раз порывался идти со мной жаждая личного знакомства с Алимовым, и всегда в последний момент не решался. Может быть, я слишком ярко рисовал маргинально-богемные замашки Андрея и Нортумберленд (парень в целом, скромный и деликатный), заранее чувствовал "явную" свою проигрышность. Алимов, он на три "Э" - эгоист, эстет и экземпляр (экземпляр ещё тот, ископаемый).
Разговор после третьей оживляется, как всегда, спорим и соглашаемся одновременно. Говорим об архиважных пустяках; быть или не быть...
- Как думаешь, Анютка, придёт? - это я спрашиваю.
- Какая х.. разница? - это отвечает он и спрашивает: - Обещалась?
- X.. его знает... - потом показываю на оконную решётку в форме огромного и вовсе не страшного паука - Что это?
- Паук.
- Большой...
- Отец делал.
- Знак наркоманов?
Тот не отвечает, и мы пьём и говорим уже за литературу и тут мы единодушны, но стоит ли об этом?
Он: Из ох..й пустоты
Не выплывут цветы...
Я: Одни зелёные кресты,
И нет п..ы, нет чистоты...
Короче, бодяга. Поэт-алкоголик, высунув язык, валится на свой знаменитый диван и засыпает. Трупом.
Вот и вся поэзия, по 150 грамм.
Я уныло созерцаю мирную физиономию Андрея, она бледна и припухла особыми желтоватыми водянистыми мешочками с красными прожилками воспалённых кровеносных сосудов - типичная рожа алкоголика. Несколько шагов до белой горячки или апоплексического удара. Только я уверен, кто-кто, но не Алимов станет таким типом, что встретился мне на улице Юных Коммунаров.
Тяжко вздыхаю, как под бременем, потом выливаю себе в стакан остаток водки - многовато, но пью залпом и не чувствую ни вкуса, ни тумана в голове. И не ловлю себя на грустных мыслях. Лишь листаю обтрёпанный порножурнал без корочки и, видно, за фиг знает какие древние годы. Потихоньку злюсь.
- Андрюха, просыпайся, волчара! - тормошу я его ногою под рёбра - Чего спать? Ну, кому говорю?!
Так всегда! Он мычит и с трудом раздирает слипшиеся мутно-голубые глаза - в глазах бессмыслица - и он тут же захлопывает их. Видно решив захлопнуть навсегда. Вид у него при этом редкостно идиотский.
- Вставай! - ору я - Я не кошмар! Какого х.. в гости звал? - пробую безотказное средство: - Андрюша, пить будешь? Водка, водка...
Сквозь полусонное ворчание следует твёрдое и раздельное: "Да", причём самым оптимистичным голосом. Но лежит пластом.
- Ах ты прыщ на теле Пегаса! Проснись, сукин кот! - свирепо выкрикиваю я и тормошу его так сильно, стаскиваю с дивана и тот бьётся головой о голый пол. Стук глухой, как у арбуза, который нечаянно роняют. И вот он уже сидит, смотрит на меня совинным взглядом, улыбается:
- Ты чего?
- Я ничего. А где картинка?! - грозно вопрошаю я и тычу ему разворотом порножурнала. Картинка действительно кем-то вырвана, остались лохмотья. Но видно, на лохмотке, что п..а крупным планом была превосходна.
- Не знаю, - наивно и чистосердечно сознаётся Андрей и виновато пожимает плечами: - Суки, вырвали.
- Враги, да?
- Они.
Если б я не знал этого молодца, я бы давно решил, что в таком убитом состоянии общаться с ним бестолку, но я знаю, что такое состояние самое естественное для него и самое плодотворное.
Я знавал одного прапорщика в отставке, на которого отставка из рядов СА подействовала катастрофично - он к жене, а не стоит! Он по девкам - не стоит и на бл-й! Замечательный был мужик и тут такое горе! И один медик, коновал, ветеринар, видимо, авторитетно посоветовал прапорщику изменить образ жизни - с активного на пассивный, и посоветовал диету. Прежде чем лечь с бабой в постель отставной прапорщик выпивал полбутылки водки, наедался до отвала, выкуривал штук пять-шесть "беломорин" и только после этого приступал. Диета сработала. Другим не советовал, а прапорщику подошло.
В нашей великой стране, с немыслимым уровнем уважения к милитаризму, прапорщики, даже отставные, всегда были и будут особой категорий, как средь гражданских, так и средь своих, военных. "Кусок" - что ещё тут скажешь... Тот, кто два года мудохался в кирзе и в зелёном х/б, тот это знает. А я одних шапок-ушанок износил штук десять и это всего за две зимы.
Алимов в армии не служил, в тюрьме не сидел, отсюда его мягкотелая сущность - и рыба и мясо и гуано в одной котлете.
Вот 150 грамм и рубят...
За окном тишина - полпервого ночи. Проклятущая весна!
Продолжение следует… смотрим в начале
***